хочу домой.
— Домой?
— В твоё поместье. Там просторно. А здесь — так тесно, в этой комнате, — он взглянул на закрытое ставнями окно. Я закрыл его намертво, чтобы исключить для Анри возможность понять, где он.
— Давай вернёмся, — он наконец-то посмотрел мне в глаза — тусклым, почти безжизненным взглядом. Во мне проснулась жалость, но…
— Сначала я должен разобраться с твоим братом. Наказать его за то, что он предал тебя.
Анри покачал головой.
— Он может быть нам полезен. Твой Виктор. Но может быть и опасен. Я не хочу, чтобы ты общался с ним без моего разрешения.
— Оставь его в покое.
— Ты защищаешь его?
— Тебе не достаточно меня, Этьен?! Моей жизни?!
Неожиданный всплеск эмоций. Куда же подевалась апатия? Анри смотрел на меня… Нет, в его взгляде не было ни злости, ни возмущения — скорее, горькое отчаяние.
— Как драматично. Но ты сам виноват — ты привёл меня к нему.
— Оставь его. Ведь у тебя есть я, — а вот это уже похоже на злость.
— Я подумаю над этим. Если будешь себя хорошо вести.
— Я буду. Когда вернёмся домой, — Анри не сводил с меня глаз.
Я изобразил задумчивость:
— Посмотрим.
— Я ненавижу тебя, Этьен.
Проигнорировав его злость, я встал и направился к двери:
— Веди себя хорошо.
— Иди к чёрту!
Определённо, в ярости он нравился мне больше, чем в апатии.
Я ощутил себя голодным — со всеми этими событиями и размышлениями я не ел со вчерашнего вечера. Да и пленника надо бы покормить.
Холодильник на кухне был заполнен полуфабрикатами и готовой едой. Мы сделали запасы, на всякий случай. Если бы я был у себя в имении — ни за что бы не стал есть эту замороженную гадость. Вытащив наугад пару упаковок — как оказалось, бифштекс и куриное филе с гарниром — я сунул их в микроволновку.
Выложив всё на две тарелки, я отправился к Анри. Он встретил меня настороженным взглядом.
— Что будешь: курицу с рисом или мясо с картошкой?
— Курицу.
Я протянул ему тарелку.
Какое-то время мы молчали, занятые едой. Потом Анри спросил:
— Что собираешься делать дальше?
Я пожал плечами. Конкретных планов у меня не было:
— Импровизировать, — я улыбнулся.
Анри хмуро смотрел на меня.
— Послушай. Я не собираюсь делать с твоим братом что-то ужасное. Во всяком случае, до тех пор, пока он не захочет сделать это со мной. А, боюсь, он может этого захотеть. Но тебе — не всё ли равно? Вы — чужие люди. Он отлично обходился без тебя все эти годы, Анри. Да и ты, как мне кажется. Ты помнишь, как мы жили вдвоём?
Он кивнул.
— Разве тебе было плохо?
— Нет. Но я ничего не помнил. Не помнил своей семьи, — просто вселенская печаль на лице.
Я вздохнул:
— Лучше бы и не вспоминал.
Он покачал головой:
— Лучше бы всех этих лет с тобой не было. Лучше бы не было тебя.
Почему-то это задело меня за живое. Я встал:
— Знаешь, Анри. Я ведь могу быть и жестоким. Я могу прекратить всю эту болтовню с тобой и просто приказывать. Ты сделаешь всё, что я скажу.
— А ты не боишься меня сломать? Ведь тогда ты лишишься не только своей любимой игрушки, но и ценного инструмента.
— Хм. Но ведь есть ещё твой брат, — я усмехнулся и вышел, оставив его злиться и обдумывать своё положение в одиночестве.
Ближе к вечеру вернулся Кэссиди.
— Почему так долго? — не то, чтобы я скучал по нему, конечно.
— Думаешь, легко следить за монахом? — он посмотрел на меня исподлобья, — В монастырь так просто не войдёшь, не привлекая внимания. А наружу они выходят только на службу во внешний храм.
— И?
— Я нашёл этого Оливера, — он достал из-за пазухи мини-камеру и протянул мне, — Надеюсь, фото получились, — не так просто сфотографировать священника в храме.
Я взял камеру и подключил к ноутбуку. Просмотрел фотографии: некоторые вышли вполне сносно — мой шпион набирался опыта. Во всяком случае, можно разглядеть этого Оливера: он явно старше меня — думаю, ему под пятьдесят, как и Ланкастеру; достаточно высок, чёрные волосы коротко стрижены — на вид ничего особенного. Но чувствуется в нём какое-то напряжение: во взгляде, в позах. Хорошо бы взглянуть на него живьём.
— Что ты можешь сказать про него? — я обернулся к Кэссиди.
— Да ничего такого. Обычный поп, — ему явно не терпелось закончить наш разговор.
— А подробнее? Расскажи всё, что ты видел.
— Да что тут рассказывать. Я услышал, как к нему обращаются по имени — так и вычислил. Он провёл службу в соборе, принял исповедь у желающих — и ушёл обратно в свой застенок.
Что за скудный ум и язык. Где детали? Мне нужны детали. Вечно всё из него вытаскивать приходится.
— Джон. Стой спокойно и смотри на меня. Сейчас ты расскажешь мне всё, как было. Всё — что — ты — видел. Говори.
— В монастырь так просто не пускают всех подряд, во внутренний двор. Так что я пошёл в собор — но дневная служба уже закончилась, а до вечерней было ещё далеко. Я снова вышел на улицу и стал слоняться вокруг храма и во внешнем дворике, надеясь узнать, кто из монахов тот чёртов Оливер, которого ты послал меня искать. Хотелось курить. Но в монастыре — нельзя, и дома ты мне запрещаешь. И… — он замолчал.
— Что дальше? Что было дальше, Джон?
— Я… мне стало плохо.
— Плохо?
— Голова… удушье…
— А. Ты что-то нехорошее подумал про меня. Хотел убить, наверное. В очередной раз. И тебе стало плохо, — я не без злорадства усмехнулся. Конечно, я вложил в его голову код, запрещающий любые опасные для меня действия, — И что дальше?
— Ко мне подошёл этот самый поп. Спросил, как я себя чувствую и не нужно ли вызвать врача. Я ответил: нет, не надо. В этот момент заявился другой монах, и назвав его «Отец Оливер», сказал, что его ждёт прихожанка. Тот кивнул ему и спросил у меня, не хочу ли я хотя бы присесть и выпить воды или чаю. Я подумал, что на ловца и зверь, и сказал — ага, не откажусь. Он отвёл меня в храм, усадил на скамью. Спросил, что мне принести: чаю или воды, и вышел.
Через пару минут он вернулся с чашкой чая, убедился, что я в порядке, и направился к ожидавшей его женщине. Она, кажись, была чем-то расстроена. Я не слышал, о чём они говорят. Но зато сделал фотографии. И должен сказать, так он хорошо с